13 сентября 2010 года, выступая на встрече с Ассоциацией европейского бизнеса в России, министр иностранных дел РФ Сергей Лавров подверг жесткой критике политику ЕС в отношении Москвы. По словам Лаврова, решение вопроса о введении безвизового режима между Россией и ЕС «до неприличия затянулось». Визовые ограничения он назвал «анахронизмом времен “холодной войны”», которые «деструктивно сказываются на всех сферах нашего сотрудничества».

Заявление Лаврова свидетельствует о том, что российская внешняя политика РФ на европейском треке находится в тупике. И выхода из него Москва пока не видит. Несмотря на то, что вопрос отмены визового режима между РФ и ЕС находится в стадии перманентной актуализации с середины 2000-х годов, стороны не смогли приступить даже к предварительной стадии переговоров. В несколько более лучшем состоянии находится тема подписания нового Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС). Переговоры между сторонами идут уже два года. Однако ясности в том, когда они завершатся подписанием предметного соглашения, пока нет. Нельзя исключать, что консультации могут затянуться ещё на один-два года. В этой ситуации четкой стратегии поведения на треке у России нет. Она старается реагировать на поведение европейских игроков, выступая «вторым номером». Однако последние ориентированы на затягивание обсуждения тех или иных инициатив РФ. В отсутствии позитивных или негативных импульсов российский внешнеполитический аппарат находится в затяжном ожидании, теряя не только потенциальные возможности для перехвата инициативы, но и какое-либо внятное понимание долгосрочного развития ситуации.

При этом политика «затягивания» Европейскому союзу выгодна. И проблема виз и тема СПС — инструменты давления на РФ. Пока будут продолжаться «неторопливые» переговоры по трекам, Брюссель сможет воздействовать на политическую позицию Москвы. Для европейской бюрократии принятие конкретных решений станет возможным только тогда, когда Россия откажется от жесткой линии по своей энергетической политике и признает возможным диверсификацию поставок газа в страны Евросоюза. Нельзя исключать, что принятие устраивающих РФ решений ЕС постарается увязать и с повышением открытости российского рынка для западного бизнеса и западных инвестиций.

Идея «европеизма» в российской внешней политики в равной степени близка большинству наиболее влиятельных политических кланов в Администрации президента и МИД. Связано это с тем, что с начала 1990-х годов центром притяжения РФ стала именно Европа, причем преимущественно западная её часть. Это привело не только к возвышению ряда профильных элитных образований, ранее не игравшей особой роли в советском внешнеполитическом аппарате (таких, например, как «скандинавский клан»), но и постепенной переориентации на данный трек других группировок (в частности, «центральных европейцев»). Последний факт особенно примечателен, так как именно формации второго типа придали Европе центральное место в российской внешнеполитической стратегии. Именно они имеют наибольший вес в процессе разработки линии поведения РФ на мировой арене и способны капитализировать свой потенциал в поддержку европейской ориентации Кремля.

Западная Европа занимает центральное место в политико-пространственных координатах ключевых аппаратных группировок в силу отсутствия иных, более респектабельных альтернатив. После самороспуска Советского Союза, страны Восточной Европы «напрочь» отвернулись от Москвы. Сказывались тяжелейшие издержки «доктрины Брежнева» и других форм «партнерского сосуществования» эпохи коммунизма. Африка, являвшаяся для СССР одним из перспективных плацдармов для военно-политической экспансии, оказалась банально «не по карману». С 1990-х годов в межгосударственных отношениях на Черном континенте господствует формула, «кто платит, тот и определяет повестку дня». То есть для того, чтобы влиять на ситуацию в рамках направления, нужно оказывать входящим в него странам финансовую помощь. Такой подход возобладал во многом из-за коллапса большинства экономик африканских стран. Для ведения активной игры в «советском стиле» у РФ просто не оказалось денег, и этот регион постепенно поделили между собой США, КНР, Великобритания и Франция. В Восточной и Юго-Восточной Азии сложилась своя система отношений, определяемая устоявшимся диалогом «трёх китов» — США, Японии и Китая. Она оказалась возможной, в том числе, благодаря «попустительству» СССР. Испортив отношения с КНР в конце 1960-х гг., «Советы» с 1970-х годов, оказались выведены здесь из «серьезной игры» во многом благодаря «помощи» Китая. Пекин предпочел выступить в роли «молчаливого союзника» Вашингтона. «Пробиться» же в этот пул РФ, опираясь на поддержку одного лишь Вьетнама (КНДР с 1991 года переориентировалась на Пекин), оказалось невозможно. Латинская Америка во многом повторила судьбу Африки. РФ ушла из региона до 2008 года. США и Канада испытывали к России откровенное недоверие, унаследованное со времен Холодной войны. Сближение с ними было возможным, но не могло продолжаться долго. Короткие периоды разрядки всегда перемежались длительными этапами взаимного размежевания. Оставалась только Старая Европа, «благодарная» за разоружение, вывод войск и добровольное содействие ещё совсем недавно фактически неосуществимому объединению ФРГ и ГДР в одно государство. Плюс, диалог именно с ней оказался наиболее удобным по соотношению «цена/качества». Европа расположена относительно близко. Её народы обладают схожими с русским менталитетом и культурой. Наконец, западноевропейские страны стабильно приобретают сырьевые ресурсы, предоставляя в обмен промышленную продукцию. Всё это сделало Западную Европу ключевым треком российской внешней политики. И свою преференциальную значимость для России Старый во всех отношениях свет (в том числе и в чисто демографическом) сохраняет до сих пор.